устало, словно слезам ее было столько же лет, сколько ей самой.
— Сарра, милая, милая, что с тобой? — только и мог сказать Авраам, сраженный подступившей под самое горло нежностью. Он гладил ее сухонькие плечи, целовал усталые руки, вспоминал, как эти руки ласкали его самого, наливали ему прохладную воду из глиняного кувшина, подавали ему приготовленную еду, которую он любил, расчесывали его черные густые волосы. Он смотрел на тоненькие ноги старой женщины, он помнил их еще полными и красивыми, легко несущими к нему жену, когда та бежала ему навстречу после победы над касдим24. А глаза, глаза, в которых стояли маленькие озерца слез, глаза Сарры были такими же большими и ясными, как в ту первую их встречу, и так же светились умом и нежностью. Авраам припал к ним губами, высушивая слезы, потом сам стал плакать, и не мог остановиться, пока жена не сказала ему
— Ты совсем забыл меня, мой Авраам, совсем оставил меня. Ради этой египтянки? Что она тебе? Рабыня. Сына тебе родила, вот и вся заслуга. А я… я проклята Богом, а теперь и тобой, мой супруг. Теперь и тобой. Только за то, что не смогла сделать этого, не смогла стать матерью твоего ребенка. Вот и плачу, видишь. Ведь никогда, слышишь, никогда ты не мог заставить меня плакать. Никогда не забывал обо мне. А теперь… мне все равно.
Авраам сидел неподвижно. Солнце стояло высоко и жарко грело ему голову и спину, но он не замечал его, обнимая Сарру левой рукой, чувствуя косточки ее маленького сухого тела, ставшую шершавой, некогда шелковистую кожу.
Неожиданно мальчик слуга прибежал к ним, сидевшим уже так долго, что солнце стало склоняться к побережью.
— Гости к Вам, господин. Трое. Странные они какие-то. Одежда на них белая-белая, а как посмотришь им в глаза, так больно глядеть. Вас кличут.
Авраам помог Сарре подняться на ноги, обхватив ее, повел в тень шатра. Гости стояли чуть поодаль. Белые фигуры в винно-красных лучах заходящего солнца. Они появились из пустыни, с юга, где ветер так силен, что несет песок на тысячи локтей, сдирая с путника кожу. Но лица троих были свежи и румяны, глаза светились, словно драгоценные камни. И понял Авраам, что это ангелы Господни, принявшие людское обличье.
— Мир вам, — поклонился Авраам, — вы, верно, голодны, садитесь же, ешьте.
Тут же служанки разостлали на песке у шатра пеструю узорчатую ткань, неслышно ступая, принесли свежий хлеб, масло и творог, а позади шатров послышалось короткое жалобное мычание — лучшего молодого бычка зарезали для гостей, и вскоре запах свежего жаренного мяса достиг ноздрей пирующих.
Авраам не знал, будут ли ангелы есть пищу людскую, но, к его удивлению, они чинно уселись на землю у заставленной подносами скатерти, омыли руки и принялись за угощение совсем как настоящие, очень усталые и очень проголодавшиеся путешественники.
— Авраам, — сказал старший ангел, когда трапеза подходила к концу, при свете факелов и плошек с маслом, — ты удостоишься сына от жены своей, Сарры.
Сказал небрежно, опираясь на локоть и осторожно пригубив вино из золотой египетской чаши. Авраам, застыл на месте, кровь застучала в висках. Сын? От Сарры? Сын? Слова проносились в голове его снова и снова, мысли лихорадочно скакали, во рту стало сухо и закружилась голова. Ноги отказывались служить, и старик тяжело опустился на землю.
— Сын, Авраам. Да. От Сарры. От него произведу я народ твой. А Агар и Ишмаэля — да, вот этого, который ухмыляется, сидя на корточках позади тебя, отошлешь от себя подальше. Ты не бойся. Он — семя твое. Он вырастет, станет знатным стрелком из лука, мать подыщет ему египтянку в жены, и произойдет от него народ многочисленный, чья рука будет на всех, и рука всех на нем. Но не в нем благословение твое, Авраам. А от сына Сарры — и тут ангел снизил голос до едва слышного шепота — произойдет твой народ, народ великий, который будет четыре сотни лет в плену египетском, как во тьме ночной, а потом выйдет оттуда и станет народом святым, служащим Господу. Да, Сарра твоя, мудрая старушка, смеется сейчас в шатре, слушая нас, у нее уже нет обычного для молодых женщин… ну ты понимаешь, о чем я, так приведи-ка ее сюда.
— Сарра! — воскликнул Авраам, — иди ко мне, женщина моя. Иди же, милая, и перестань смеяться.
Сарра, смущенная, вышла из шатра, она шла медленно, в страхе опустив лицо свое.
— Я не смеялась, — тихонько сказала она, дрожа от страха и от неожиданно наступившего восторга, которого ждала всю жизнь. Она станет матерью. Она родит, родит мальчика любимому своему.
— Нет, смеялась, — улыбнулся ангел, — да ты не бойся. В память об этом смехе назови сына Ицхаком25, и пусть он тоже смеется и радуется этому миру. А нынче вечером ты станешь способной к рождению, как способна ты печь столь вкусный хлеб.
У Сарры не было сил благодарить гостя. Она поклонилась головой до земли, и тихонько удалилась, тайком гладя себя по животу и груди, и радость, огромная всепоглощающая радость овладела ей так сильно, что она снова засмеялась. А ночью, когда Авраам спал рядом, она ощутила давно забытую лёгкую боль в животе, и сладкую тяжесть в груди.
Сто лет было Аврааму, когда родила ему Сарра первенца. Сто лет прожил Авраам на земле и был еще крепок, и взор его не затуманился.
Вечер, душный и раскаленный, опустился на горы Хеврона. Закат был фиолетово-алым, словно полыхало вдали над Великим морем зарево уходящего солнца. Авраам лежал на ковре у входа в шатер, рука его привычно рисовала клинописные знаки на пузатой глиняной табличке, повесть творения мира, сложившаяся в сознании Авраама, ложилась чередой странных значков на красноватую глину. Порыв ветра, горячего и тлетворного, бросил пригоршню песка на старческую руку, немного дрожащую, но все еще достаточно сильную, чтобы сдавить горло врага и удушить его. Авраам брезгливо поморщился, сдул песок с только что написанного текста, повернулся на звук шагов, прозвучавший в разреженном воздухе гор как барабанная дробь. Ишмаэль подбегал к нему, громко и властно топоча босыми ногами по сухой и растрескавшейся земле.
— Что ты делаешь, отец? — сын согнулся в почтительном поклоне, но на пухлых губах (точь в точь как у матери, подумал Авраам) играла спесивая усмешка. От Ишмаэля исходил густой и острый запах пота, немытых ног, прогорклого масла, которым он мазал свои длинные волосы, чтобы те блестели.
— Я пишу, сынок. Знаешь, что это такое?
— Откуда мне знать такое, папа. Вот как гонять скот на пастбище, или
